Эйфория уничижения, или эпоха Возрождения

Первые отклики на фильм «Эйфория» Ивана Вырыпаева, показанного на Венецианском кинофестивале (Какая честь!), кадры, промелькнувшие по ТВ, подействовали на меня обескураживающе: все то же, что «Остров» или «Сволочи», по поэтике. Рефлексия благополучных авторов, перенесенная на несчастных персонажей, которых унижают всячески, и за это претендуют на славу и почести.

Занимаясь в последние 15 лет исключительно эпохой Возрождения в России в контексте развития мировой художественной культуры от классической древности до эпохи Ренессанса в странах Западной Европы, я невольно обратил внимание на заявление драматурга и кинорежиссера Ивана Вырыпаева на веб-страницах: «Я могу показаться наивным, глупым и даже сумашедшим, но мне кажется, что эпоха Возрождения все еще возможна. Более того, для нашей культуры это единственный шанс выжить».

Это из интервью в газете «Известия» в предвкушении успеха на Венецианском кинофестивале (2007 г.), что разделяла, видно, и корреспондент Марина Давыдова. Мысли Ивана Вырыпаева заинтересовали меня. Здесь знаменательны и вопросы, и ответы.

«вопрос: Вы окрестили "Эйфорию" трагедией. Вы искренне полагаете, что такой жанр возможен в современной культуре?

ответ: Конечно, мне хватает ума и образования понять, что сейчас нет места настоящей трагедии. Не только у нас, но и в Европе, и в Америке. Но я сознательно использовал это определение и попытался, насколько возможно, двинуться именно в эту сторону. Может, поэтому была такая неоднозначная реакция на фильм. Есть люди, весьма уважаемые, которые даже перестали со мной после него здороваться. А есть те, которые говорят: это суперсобытие. Но я готов скушать кучу критики, чтобы проверить возможность существования трагического жанра в наши дни».

«в: Понять бы еще, что такое трагедия. В принципе в жизни любого из нас может случиться трагическая ситуация - умрет близкий человек, предаст возлюбленный, но это не значит, что каждый из нас может стать трагическим героем. Для этого нужен еще как минимум масштаб личности.

о: Я же сказал: я вполне отдаю себе отчет, что сейчас такого героя нет. Ну разве что Человек-паук или Кинг-Конг. И все же... Я могу показаться наивным, глупым, даже сумасшедшим, но мне кажется, что эпоха Возрождения все еще возможна. Более того, для нашей культуры это единственный шанс выжить. Ведь все равно мы находимся в каком-то тупике постмодернистском. А поиск жанра, чистоты жанра - это движение в сторону Возрождения. Это не означает, разумеется, что все должны одеться в тоги и говорить белым стихом».

Имеет смысл привести еще один отрывок из интервью.

«в: Вы обмолвились как-то, что вы атеист, но я не припомню современных авторов русскоязычного пространства, в произведениях которых так часто встречалось бы слово "Бог".

о: Я просто имею в виду, что нахожусь вне теизма, вне концепции мира, которая подразумевает некоего Бога (кстати, в буддизме такой идеи нет). Но я не отрицаю, конечно, наличие духовной составляющей бытия. И потом - я уважаю чувства верующих. Но, к сожалению, в нашей стране как раз попираются права неверующих. Начиная от телепередач всяких и заканчивая запрещением гей-парада. Я не имею к геям никакого отношения, и тем не менее меня это все покоробило.

Когда я произношу слово "Бог", я не лицемерю, не кокетничаю, потому что знаю: есть такая проблема - Бог. Она есть для всех независимо от того, атеист ты или нет. Что может быть важнее этой проблемы? Она причина многих бед, но и многих радостей.

в: Но в ваших произведениях отчетливо звучит богоборческий пафос. Невозможно быть одновременно богоборцем и атеистом. Я имею в виду, что если сражаешься с Ним, значит, признаешь, что Он есть.

о: Ну, для меня это еще отчасти освобождение от некоего религиозного лицемерия. Уж слишком просто нам стали доставаться такие высказывания, как "Я верующий". Мне кажется, такие вещи должны доставаться огромной ценой. Иначе это пустой звук.

Но я все равно верю в новую эпоху Возрождения. Не знаю, доживем ли мы до ее начала. Но логически - миру некуда больше пойти».

«На главную роль в своем дебютном кинофильме Иван Вырыпаев пригласил собственную жену - театральную актрису Полину Агурееву. В этом фильме вообще, кажется, много личного - например, снималась эта жестокая драма среди завораживающих степных пейзажей, на берегах Дона, в тех местах, откуда родом сама Полина.

Это ее второй фильм, первый раз на экране она появилась три года назад, в картине Сергея Урсуляка "Долгое прощание", экранизации одноименной повести Юрия Трифонова. Появилась - и сразу же произвела небольшой фурор, заслуженно приняв две награды для лучшей актрисы года - на фестивале "Кинотавр" и "Золотого овна" от гильдии киноведов и кинокритиков.

Однако ее появление в "Эйфории" нельзя объяснять таким пошлым понятием, как "семейственность". Скорее Иван Вырыпаев сделал своей главной героиней именно ее, потому что знал: никто другой не сможет справиться там, где нужно сыграть всепоглощающее чувство. Любовь, заставляющую забыть о долге и страхе, любовь на грани жизни и смерти, любовь под стать героям античных трагедий».
Марина Давыдова

В наше время в России надо быть вполне благополучным и преуспевающим чиновником из властных структур, бизнесменом или представителем искусства, массового или элитарного, когда крайности сходятся, чтобы не воспринимать эпоху как трагическую. И мечтать об эпохе Возрождения, лучезарно прекрасной и вместе с тем воистину трагической, в полном соответствии с жанром трагедии. Золотой век Афин, отмеченный зарождением трагедии, и Ренессанс в странах Западаной Европы - возвышенно прекрасные и трагические эпохи.

В восприятии трагизма бытия Иван Вырыпаев не осознает, что живет не просто в постмодернистское время (это на Западе), а в эпоху заката эпохи Возрождения в России. Самое время для высшего взлета жанра трагедии, как было в Испании и в Англии на рубеже XVI-XVII веков, на исходе эпохи Возрождения, когда эстетика Ренессанса обретает черты барокко.

Я решил, что о фильме «Эйфория» получил превратное представление, и ознакомился с ним. Что сказать? От побуждений молодого кинорежиссера и надежд корреспондента «Известий», как от круговых полетов над степью с камерой оператора, упал на остров, где, вместо котельни и церквушки из фильма Лунгина «Остров», вижу одинокий домик на холме, ветхий, без ограды, без огорода и сада, вероятно, давно заброшенный, кстати, превращенный в павильон для съемок, даже без дверей.

Вероятно, это метафора. Для элитной публики Венецианского кинофестиваля - метафора современной России, бедной и убогой, как не посочувствовать ей? Впрочем, действие могло иметь место и на берегу Москвы-реки у обветшавшей дачи в стиле модерн или особняке из тех, какие растут, как грибы, в Подмосковье. Вот где ныне происходят трагедии со шекспировскими страстями, что в дамских романах и в бесконечных сериалах превращается в мелодрамы. Такая подмена - это идеология российских СМИ, ясно, в чьих интересах.

Жаль, Иван Вырыпаев, ощущая трагические импульсы эпохи, не осознал еще, что живет в эпоху Ренессанса с ее кровавым закатом, когда самое время достичь чистоты жанра высокой трагедии или комедии, как Кальдерон или Шекспир.

Трагедии не получилось. Суть в фабуле фильма, вернее, в синопсисе, так и не разработанном как динамичный сюжет, с диалогами. На уровне «чё», «что будем делать?», «не знаю», пусть рекой льется кровь, трагедии не будет. Автор остановился на первоначальном замысле, весь захваченный им.

Поэтическое действие, что прежде всего слово, заменено механическим движением - допотопного мотоцикла в Прологе, демонстрирующего эйфорию на лице мотоциклиста, эйфорию, превращающей его в дебила, - движением допотопного автомобиля с досками на крыше, перемещениями по склону холма героя, который, забросив дела и дом, такой же наскоро сколоченный павильон для съемок, как выяснится, неделю гоняется по степи и за женщиной, в которую влюбился на какой-то свадьбе.

Она не показана, хотя там-то произошла завязка действия, без которой сюжет складывается из перемещений героя или героини по степи или в доме, с невнятными объяснениями между ними, в чем трудно угадать всеобъемлющее чувство, которым охвачена героиня, со слов корреспондента, скорее в ее поведении проступают черты на этот раз дебилки.

В семье своей нет жизни, дом-то не похож на дом, нет никакого дела и призвания на этой земле, - автор лишил всего этого, - да с первым встречным убежишь в степь, это все равно, как утопиться, что и происходит в конце. Бегство, любовная сценка в степи, невнятная по речи, унизительная для персонажей, хотя автор предполагает предельную эйфорию страсти.

Герой привел чужую жену в свой дом, такой же не устроенный, как дом героини, казалось бы, должно быть объяснение с решением начать новую жизнь. Видимо, оба понимают, что у них нет будущего, - автор не оставил им выбора, он-то знал, к чему дело ведет, - любовники не принимаются обустраивать свой дом, не уезжают в город, а, как подростки, отправляются кататься на лодке, между тем как некто поспешными движениями достает ружье и патроны, - я и не узнал, это ее муж, - идет по степи с ружьем и бутылкой водки, все более изображая телодвижения пьяного, в чем явно нет новизны, - или это метафора, степень его горя?

Нет, он, слегка отоспавшись под деревом, которое обходит стадо коров, кстати, здоровых, ухоженных, значит, где-то поблизости идет нормальная жизнь, хладнокровно стреляет в буренку дважды. Вероятно, тоже метафора или неожиданный ход, который радует автора до эйфории.

Между тем любовники на берегу реки идут в чем мать родила, затем ложатся на покрывало, затем встают и идут к воде... Женщина в платье невольно привлекала изящным бюстом, что, кажется, вовсе не входило в замысел автора и оператора, они преследовали иные цели и задачи, даже прекрасные виды степи и неба возникали из-за стремления показать сверху непрерывные перемещения машины или людей, а последние ничего не замечали.

Обнаженная актриса хороша, но мужчин с пенисом американский кинематограф избегает показывать, ибо сами актеры сознают, видимо, они предстают в смешном виде. А если знать, что автор фильма без особой необходимости показывает свою жену обнаженной рядом с другим мужчиной, лишь пожимаешь плечами.

Или здесь метафора - Адам и Ева? Увы! Эффект обратный. Что-то случайное и жалкое. Так и завершается фильм: выстрелы с высокого берега по лодке, на дне которой лежит женщина, а ее укрывает своим телом мужчина, - выстрелы звучат, а куда - долго не видно, это смазывает эффект, и ощущения трагического не возникает, а потом выясняется, женщина еще жива; она либо ранена или предпочла утонуть.

Это, конечно, не мелодрама, тем более не трагедия. Нет чистоты жанра, нет чистоты поэтики, - это коренная болезнь современного российского кино. Там немало эпизодов с некими персонажами, которые пьют и разговаривают о чем-то с едой во рту, окончательно снижающих содержание фильма до всяческого уничижения человека, чем и знаменит современный российский кинематограф, экзотика для Запада.

Кроме прекрасных степных видов, правда, смазанных суетливыми перемещениями людей, звучит музыка, слегка приподнимающая настрой фильма, но и тут промахи или неудачные реминисценции вызывают недоумение, это музыкальный рефрен, веселый, бравурный, саркастический, уже обыгранный в давнем фильме Марка Захарова «Формула любви». Или это перекличка?

Эпоха Возрождения в России прошла неузнанной, а ныне всячески оклеветанной, с новым обращением, но у современной культуры и цивилизации действительно нет иного пути, как открытие и освоение достижений Русского Ренессанса, под знаком которого развивалась мировая история последние три века. Освободиться от пропагандистских клише холодной войны со знаками плюс или минус нелегко, но это необходимо, чтобы Россия вышла вновь на свой путь развития, с тем эпоха Возрождения воссияет, с открытием ее горизонтов, горизонтов мировой культуры и цивилизации

А пока у нас интеллигенция, СМИ, российский кинематограф заняты лишь уничижением человека, испытывая при этом эйфорию серийных убийц.

Источник статьи: сайт Петра Киле Эпоха Возрождения

Отзывы и комментарии