Какие заповеди оставил Корней Чуковский детским поэтам?

Те, кто представляет автора «Крокодила» и «Мойдодыра» эдаким милым и благодушным «дедушкой Корнеем», несколько ошибаются. Характер у Чуковского был далеко не сахар.

Достаточно прочесть его письма и дневники, или довольно жесткие воспоминания (под названием «Белый волк») другого «сказочника» — Евгения Шварца, который какое-то время работал у Корнея Ивановича секретарем. Постоянная мнительность, язвительность, подозрительность, нередко переходящая в мизантропию (вплоть до собственного самоуничижения) изрядно портили кровь окружающим (да и самому писателю).

Но оставим разбор отрицательных качеств «желтой прессе» и обратимся к «светлой» стороне личности Чуковского, без которой было бы невозможно появление столь замечательных сказок. Многие вспоминают, как легко писатель чувствовал себя с детьми, как преображался с ними в веселого партнера по играм и занимательного рассказчика. Недаром именно моменты «возвращения в детство», эти приливы счастья были для него главными источниками вдохновения.

Самый мощный прилив счастья писатель испытал в Петрограде 29 августа 1923 года, когда почти целиком ему явилась знаменитая «Муха Цокотуха». Рассказ самого Чуковского — это, наверное, одно из лучших описаний столь иррационального состояния как вдохновение:

«…чувствуя себя человеком, который может творить чудеса, я не взбежал, а взлетел, как на крыльях, в нашу пустую квартиру на Кирочной (семья моя еще не переехала с дачи) и, схватив какой-то запыленный бумажный клочок и с трудом отыскав карандаш, стал набрасывать строка за строкой (неожиданно для себя самого) веселую поэму о мухиной свадьбе, причем чувствовал себя на этой свадьбе женихом. …Очень удивился бы тот, кто, войдя в мою квартиру, увидел бы меня, отца семейства, 42-летнего, седоватого, обремененного многолетним поденным трудом, как я ношусь по квартире в дикой шаманской пляске и выкрикиваю звонкие слова и записываю их на корявой и пыльной полоске содранных со стенки обоев. В этой сказке два праздника: именины и свадьба. Я всею душою отпраздновал оба. Но чуть только исписал всю бумагу и сочинил последние слова своей сказки, беспамятство счастья мгновенно ушло от меня, и я превратился в безмерно усталого и очень голодного дачного мужа, приехавшего в город для мелких и тягостных дел».

Каждый такой прилив счастья дарил нам одну из сказок. Причины могли быть разными — купание в море («Айболит»), внезапно возникшая картина «взбунтовавшихся, ошалелых вещей, вырвавшихся на волю из долгого плена, …в панике бегущих друг за дружкой» («Федорино горе»), попытка убедить дочку умываться («Мойдодыр»), эксперименты в литстудии («Тараканище»), утешение больного сына («Крокодил»), или даже проблема покупки башмаков для детей («Чудо-дерево»).

Но, в отличие от «Мухи Цокотухи», вдохновенными рождались лишь отдельные строчки. Над остальными Чуковский работал мучительно и кропотливо. Его черновики исписаны вдоль и поперек со множеством зачеркиваний и правок. Например, вариантов «Бибигона» было больше дюжины! О том, как Чуковский бился сам с собой за качественные строчки, вы можете подробно прочесть в его статьях «История моего «Айболита», «Как была написана «Муха-Цокотуха» и «Признания старого сказочника». При этом писатель удалял не только неудачные куски, но и излишние. Из-за этого лишилась двух «благообразных» строф даже вдохновенная «Муха Цокотуха».

Особой чертой Чуковского, определившей его успех, было и гармоничное сочетание в одном лице вдохновенного творца и критика — скрупулезного аналитика не только чужого, но и своего творчества. Далеко не каждый поэт в состоянии объяснить секреты своего мастерства. Однако Чуковский не только писал гениальные сказки, но и зафиксировал принципы своего подхода к творчеству — т. н. заповеди для детских поэтов, изложенные в книге «От 2 до 5».

Одним из главных качеств детских стихов он считал динамичность. Богатство образов само по себе не привлечет ребенка, если эти образы не будут в постоянном движении, не будут вовлечены в непрерывную цепь событий. В каждой строфе сказок Чуковского что-то происходит, каждую строфу можно легко проиллюстрировать. Недаром именно в его книгах впервые появляются «вихревые» окольцовывающие рисунки, а в первом издании «Мойдодыра» появляется красноречивый подзаголовок «кинематограф для детей». Возмущенная толпа преследует Крокодила, кортежем едущих и летящих зверей открывается «Тараканище», бегут вещи от бабы Федоры, бегут вещи от грязнули из «Мойдодыра». А вот загромождать детские стихи эпитетами Чуковский не советует — длинные описания целевой аудитории пока не интересны. При этом разные образы и события должны иметь свой особый ритм. Читая вслух «Краденое солнце», мы каждой строчкой подобно Медведю наносим сокрушительные удары по Крокодилу:

«Не стерпел Медведь, Заревел Медведь, И на злого врага Налетел Медведь»,

А затем нам кажется, что это из нашего рта

«…Солнце вы-валилось, В небо вы-катилось!»

В «Телефоне» мы также прекрасно чувствуем неторопливость и лаконичность речи слона в противовес нетерпеливому монорифмическому тараторенью газелей:

«- Неужели В самом деле Все сгорели Карусели?»

Чуковский вообще не мог терпеть монотонность, поэтому всю жизнь считал свой монолог из 2-й части «Крокодила» ошибкой. Именно для того, чтобы не задерживать ход событий, писатель выбрасывает из «Айболита» отличные строки об обгоревшем мотыльке.

Звучание стихов также должно быть комфортным для детского восприятия. Из размеров желателен хорей, где ударение уже на первом слоге. Нельзя допускать никакого неблагозвучия — например, скопления согласных на стыке слов.

Конечно же, необходимым элементом детских сказок должен быть счастливый конец и отсутствие жестокости. Проглоченные Крокодилом люди и звери выпрыгивают обратно целыми и невредимыми, а Бармалей исправляется. Исходя из этого принципа, Чуковский убрал из «Крокодила» и «Телефона» такие строки:

«…Из пистолетика пиф-паф — И мертвый падает жираф. Пиф-паф! — и падает олень! Пиф-паф — и падает тюлень! Пиф-паф и львы без головы Лежат на берегах Невы».

«А потом по телефону Позвонил крокодил: - Я ворону, да, ворону, Я ворону проглотил! - Делать нечего, дружок, Ты возьми-ка утюжок Да нагрей Погорячей, Да скорее на живот Пусть ворону пропечет Пусть ворону хорошенько Припечет И тогда она минутки Не останется в желудке: Так и выскочит, Так и вылетит! Но бедняга крокодил Пуще прежнего завыл…»

Правда, этот принцип писатель соблюдал не всегда, и об этом мы поговорим в другой раз.

В остальном же детская поэзия по качеству должна ни в чем не уступать взрослой. Говоря другим языком, она должна нравиться не только детскому, но и взрослому читателю. И полагаться здесь на одно вдохновение нельзя. Чуковский писал: «Грош цена его „возвращениям в детство“, если он не запасся заранее доскональным знанием родной и зарубежной словесности и не проникся ее могучей эстетикой». Недаром писатель считал, что детская поэзия должна основываться на всех достижениях мировой поэзии — как авторской и фольклорной. Отсюда и «Путаница», отсылающая нас к английскому нонсенсу и небылицам, и «Тараканище» — своеобразный детский «Ревизор» Гоголя, и «Крокодил» — «роман» о войне и мире, и «Бармалей» — авантюрная повесть и «оперетта», и «Краденое Солнце», оригинально воскресающее мифологические сюжеты о монстрах, пожирающих небесные светила.

И, наконец, главное.

К. Чуковский: «…ко всем этим заповедям следует прибавить еще одну, может быть самую главную: писатель для малых детей непременно должен быть счастлив. Счастлив, как и те, для кого он творит. Конечно, я не могу похвалиться, что счастье — доминанта моей жизни. …Но у меня с юности было — да и сейчас остается — одно драгоценное свойство: назло всем передрягам и дрязгам вдруг ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, почувствуешь сильнейший прилив какого-то сумасшедшего счастья. Особенно в такие периоды, когда надлежало бы хныкать и жаловаться, вдруг вскакиваешь с постели с таким безумным ощущением радости, словно ты пятилетний мальчишка, которому подарили свисток».

P. S. : Чтобы не перегружать статью, я вынес некоторые цитаты в комментарий.